Карантин - Страница 62

— Прыгай! — приказал Павел девчонке, поймав клетку с котом, который продолжал вгрызаться в колбасу даже в полете.

— Сейчас.— Она скорчилась на подоконнике.— Окно закрою за собой.

Миновав два десятка лоджий по бетонной отмостке,

Павел выглянул из-за угла — наряд не был выставлен и здесь. Зато у подъезда Дюкова стояли три милицейских машины и курили с десяток бойцов в шлемах и бронежилетах. Маша коснулась пальцами его запястья:

— Я правда совсем не боюсь, но можно, чтобы мне совсем-совсем-совсем не бояться, я буду вас за руку держать?

32

С девчонками Павлу повезло. Или, точнее, повезло с одной девчонкой, которую звали Мариной и которая оказалась в их институтской группе единственной. На самом деле в мальчиковой команде числились еще две девчонки, но одна из них пробивалась через автомобильные науки, не обращая внимания ни на что и ни на кого, а другая — Лиза — имела крепкие плечи, громовой голос и сама посматривала больше на Марину, а с ребятами предпочитала выпить водки и перекинуться в карты. В свою очередь Марина на Лизу не обращала никакого внимания, отношения с одногруппниками поддерживала ровные, да и училась ровно: прогуливала каждую третью пару — не чаще, зачеты сдавала со стандартной задержкой, задолженностей имела не больше, чем у других. Даже то, что ее, в сущности, мало интересовали машины, тем более — их двигатели и подвески, ничем не выделяло Марину из числа других студентов. Выделялась она лишь двумя особенностями. Во-первых, она была по-настоящему красива, а во-вторых, умна.

Отслужив год в армии и прокатавшись полгода на подготовительные курсы для поступления в институт, Павел все еще оставался девственником, хотя еще в школе имел достаточно возможностей для прощания с этим своим качеством. Другой вопрос, что тогда ему пришлось бы на некоторое время отвлечься или от дзюдо, или от кэндо, да и постоянная возня со всевозможными устройствами требовала его к себе постоянно. Павел посматривал на девчонок с естественным интересом, но ухаживать за ними отказывался, так что волей или неволей постепенно попал в категорию самовлюбленных эгоистов, что хотя и не уменьшало количества его воздыхательниц, но никак не продвигало его к первой возможной близости.

Возможно, природа взяла бы над ним верх и он пустился бы во все тяжкие, но занятия с Алексеем, который научил лучшего ученика справляться с головной болью и неприятными ощущениями в пальцах, неожиданно дали дополнительный эффект. Павел не только вовсе перестал испытывать даже тень дискомфорта от былых ощущений, но и научился контролировать прочие функции своего растущего организма. Хотя некоторое томление все-таки тревожило его время от времени.

В первые месяцы в институте Павел еще не успел пристроиться ни к одной спортивной секции, учеба давалась ему легко, поскольку преподаватели взялись за перелопачивание школьных знаний, которых Павел не растерял и в армии, и вот тут-то его прошлая пубертатность и нереализованная пылкость взяли реванш. Он разглядел Марину.

Нет, конечно, ей далеко было до Томки, которая являлась совершенством вплоть до едва различимой черточки, но Марина явно бы не потерялась на ее фоне. В ней было то, что называется породой, и не было того, что зачастую и привлекает в первую очередь взгляд,— смазливости, внешнего эффекта, вычурной яркости. Яркость проступала позже, когда взгляд внезапно обнаруживал классическую прямизну носа и идеальную закругленность его кончика, высоту бровей и соразмерность подбородка, полноту губ и чистоту кожи, плавность шеи и строгость силуэта груди. Марина поправляла темные, чуть рыжеватые волосы, оборачивалась на Павла, словно чувствовала его взгляд, и он успевал заметить и точную, не широкую, не узкую посаженность глаз, и легкий прищур левого, что придавало лицу едва различимую, очаровательную асимметрию, и его безупречный овал, и заливался краской после того, как Марина грозила ему пальцем.

«Шермер влюбился»,— начало шелестеть в аудитории и шелестело, пока однажды на дискотеке, устроенной в рекреации пятого этажа студенческой общаги, Марина не взяла Павла за руку и не отвела его в одну из комнат женского крыла. Там Павел и стал мужчиной.

На следующий день он парил на крыльях. Жизнь, которая до последнего вечера представлялась ему бесконечной лестницей, которая не позволяла ни остановиться, ни передохнуть ни на мгновение, вдруг обратилась пропастью, но пропастью не как символом падения и смерти, а пропастью как удивительной бездной, над которой можно парить, едва взмахивая крыльями, парить и смеяться, парить и смеяться.

К действительности его вернула сама Марина. Она точно так же взяла его за руку и отвела в кафешку напротив, перейдя вместе с ним под землей томящийся в перманентной пробке Ленинградский проспект. Павел заливался смехом, говорил какие-то глупости, был по-настоящему, по-идиотски счастлив, и только вот это юношеское безумие, которое все-таки настигло его к двадцати годам, помешало ему собраться с мыслями и наговорить Марине каких-нибудь бесповоротных глупостей.

Она положила свою руку на его и прижала палец к губам. Он замолчал.

— Правильно.— Только от голоса Томки у него потом появлялась похожая дрожь,— Помолчи. Можешь дать мне слово?

— Конечно! — Его все еще несло на крыльях к огню.

— Молчи, пока я не разрешу тебе говорить.

— Сегодня или всегда? — начал дурачиться он.

— Сейчас, за этим столиком.

Павел рассмеялся, но она легонько хлопнула его по руке.

— Хорошо.— Он попытался стереть с лица улыбку, хотя окончательно она не исчезала никогда.— Не скажу ни слова.