Карантин - Страница 7

Первый раз она решилась представить мужа отцу только через полгода. Майор обитал в дачном поселке на окраине старинного подмосковного городка, в часе езды от мастерской, в двух часах от Москвы и не так уж далеко от родного города Шермеров. Когда машина Павла сползла с асфальта и зашуршала по усыпанной раскисшим известковым щебнем дороге, Томка нервно переплела пальцы и напрягла скулы. Павел даже удивленно поднял брови — он уже привык, что его жена ко всякой возможной неприятности относится с легкой усмешкой. Когда же он увидел тестя, напряг скулы и сам. Первое, что почувствовал Шермер, разглядев лицо майора, была уверенность, что тот способен убить человека и, возможно, проделывал это неоднократно. Если бы не колючий взгляд серых глаз, тесть показался бы обычным отставником, разве только успешнее прочих сохранившим выправку и физическую форму: ни градуса сутулости не оказалось в его почти двух метрах роста. И черты его были обычными: лицо — крупным, чуть вытянутым, глаза под зауженным лбом и широкими надбровными дугами — несмотря на мгновенную колючесть, почти добрыми, губы — полными, складки у рта — резкими, морщины на висках и лбу — мелкими и частыми, волосы — темными, редеющими, с сединой. Но все вместе эти черты не только складывались в довольно приятное, если не сказать красивое, лицо, но и почему-то звучали нотками смертельной опасности. Интересно, с неприязнью подумал Павел, не слышно ли в окрестностях о похождениях какого-нибудь маньяка?

Тесть встретил молодых у калитки небольшого, но крепкого домика. Легко снял блок штакетника, который тянул никак не меньше чем на пару пудов, дождался, когда Павел загонит машину и поставит ее возле забрызганного грязью уазика, и так же легко вернул заборину на место, но ломать пальцы зятю ладонью-лопатой не стал. Пожал руку спокойно, едва касаясь. Так же спокойно поймал другой рукой Томку за загривок, как котенка прижал к себе и больше не посмотрел в ее сторону и не обмолвился с ней ни единым словом до тех самых пор, пока не пришло время вновь снимать штакетник и выпускать «импрезу» Павла на волю. Томка повела мужа в дом, проходя через сени, он наклонился, чтобы не разбить лоб о притолоку, и вдруг оказался в солдатской казарме. Узкая комнатка, отгороженная от кухни печкой, не могла похвастаться не только обычной деревенской обстановкой, но и подобием уюта. Постель на железной кровати была заправлена байковым одеялом и даже отбита по-армейски по краю в складку. Единственная табуретка имела прорезь для руки и была выкрашена вместе с полом и Дверными косяками в узнаваемый коричневый цвет. Бельевой шкаф часть прошлой жизни явно провел на мебельном кладбище и все еще не вполне ожил.

— Сюда! — позвала мужа Томка из-за печки, где отыскалась крохотная кухонька. Посадила его за покрытый клеенкой стол и стала выкладывать из сумок гостинцы: колбасу, сыр, московский хлеб, водку, затянутую в пленку копченую рыбу. Все это тут же перекочевывало в старомодный холодильник «ЗИЛ».

— Теплая,— заметил Павел, приложив ладони к беленым, но вытертым печным кирпичам.

— Топил,— пожала плечами Томка.— Чего ты хотел, апрель же.

— Непривычно как-то,— засмеялся Павел,— Печка. Туалет на улице. Назад к природе? Еще есть что интересное?

— Вот,— прошептала Томка заговорщицки и присела на корточки у печки,— Видишь? Умереть — не встать! Эта дырка называется «шесток».

— «Всяк сверчок знай свой шесток»,— тут же вспомнил Павел.— Там что? Шанцевый инструмент?

— Ухваты. Кочерга. Совок для золы,— загремела отполированными рукоятями Томка,— А если руку подальше засунуть, справа внизу кирпич вынимается, а за ним — нычка. Бутылка водки. И не боится, что выдохнется от жара. Хотя жара там и нет никакого — прохлада с погреба, жар, наверное, вверх идет. Представляешь? Мамки уже лет двадцать как нет, в этом доме она и не была ни разу, а майор до сих пор по привычке нычку сохраняет. Ой! Идет!

Тесть загромыхал в сенях сапогами, вошел в кухоньку, которая сразу стала еще теснее, бросил на стол деревянный кругляшок и водрузил на него закопченный чайник. Томка тут же загремела посудой, тесть, не глядя на дочь, кивнул и, выложив на клеенку ручищи, терпеливо дождался стакана горячего чая, в который опустил два куска сахара, позвякал ложкой и тут же отпил половину, словно из чашки и не поднимался клубами горячий пар.

— Образование?

— Автодорожный,— постарался скрыть всегдашнюю ухмылку Павел.

— Служил?

Голос майора звучал глухо, но резко.

— Служил,— кивнул Павел.— Батальон связи. Водителем. Механиком.

— Уазик? — поднял брови тесть.

— БТР,— ответил Павел.— Но и с уазиком справлюсь.

— Однако на «японце» ездишь,— буркнул Виктор Антонович.— Отечественные машины надо любить.

— Как же их любить, если их тот, кто делает, не любит? — не согласился Павел,— Я как раз отечественными машинами в основном занимаюсь. И уазиками в том числе. Не одну до винтика разобрал. Все отечественные машины одной конструкции — «сделай сам» называется.

— Руки покажи,— потребовал майор.

— Пожалуйста.— Павел с улыбкой раскрыл ладони.

— Так... — Тесть презрительно прищурился.— Мозоли есть, а пальцы не сбиты.

— А зачем пальцы сбивать? — удивился Павел.— При хорошем инструменте да умной голове... В перчатках работаю. Руки мою. Ухаживаю за ними.

— Ухаживает он... — пробурчал майор,— Ты вон... за Томкой лучше ухаживай, совсем от рук отбилась девка.

Грохнул о стол стаканом, поднялся и вышел из избы.

— Вот и поговорили,— с облегчением выдохнула Томка.— Ты ему понравился.