Карантин - Страница 76

— Дюков,— поморщился Павел.— Не трави меня!

— ...скоро оно кончится,— закончил фразу Дюков, подкачал домкрат, вновь приподнял машину, стравил воздух и изобразил щеками «упс».— И все. Вешайте свои контрацептивы на гвоздь.

— Как? — не понял Павел.

— Как чеки в сберкассе,— плюнул Дюков,— Все равно не пригодятся.

— И много там у тебя еще осталось? — усмехнулся Павел.— Есть еще стратегический запас семени?

— В этом-то и весь вопрос,— понизил голос Дюков,— Никто не знает точно.

На следующий день Димка пришел слегка озадаченный. Выудил из шкафчика книжку, торжественно ее разорвал и бросил в мусорный бак.

— Что такое? — не понял Павел.— Приоритеты поменялись?

— Нет,— задумался Дюков.— Понимаешь, я подумал так. А зачем мне стратегический запас семени, если закончится ресурс у спины, у ног, у рук, у сердца, черт меня возьми? Что я тогда, солить его буду, этот запас? Но даже и это не главное! Понимаешь, к женщине с калькулятором нельзя! От женщины с калькулятором — можно, а к ней — никак! И самое главное, представляешь, вот эта книжка... она для извращенцев.

— То есть? — поднял брови Павел.

— Ну представь себе, что ты садишься за стол.— Дюков облизнулся,— Перед тобой роскошные кушанья, запах стоит такой, что, если умрешь в эту секунду, все грехи простятся! Неминуемо отправишься в райские кущи. И вот ты кладешь в рот самый вкусный кусочек из самого вкусного блюда и медленно жуешь...

— И?..— сглотнул слюну Павел.

— Вот тебе и «и»! — плюнул Дюков.— А глотать нельзя! Пожевал — и выплюнул, пожевал — и выплюнул! Извращение это, а никакое не дао любви!

— Куда мы едем? — спросил Дюков, когда «матиз» миновал Останкино,— К Людке, что ли? Она где-то в Алтуфьеве живет?

— Не к Людке,— мрачно объяснил Павел,— Сейчас на Ботаническую, под мост и в гостиничный квартал. Подберем не слишком приметный номерок, купим успокоительного, водочки — и будем успокаиваться. Не волнуйся, оформим номер на меня. Твоя задача — пьянствовать и отсыпаться, я тебя, правда, оставлю, но ночью вернусь и присоединюсь. Надеюсь, дежурный на этаже и охрана у входа позволят тебе спать спокойно.

— А ты думаешь, что они смогут остановить это? — прошептал Дюков.

— А кто тогда может это остановить? — скрипнул зубами Павел,— Ты, Димка, главное — успокойся. Завтра, бог даст, в деревню поедем. Воздухом подышим. Ты мне ключи от своего «фолькса» дашь?

— Да бери чего хочешь,— махнул рукой Дюков,— Только водки купи побольше.

— Ерунду ты гонишь, Дима,— задумался Павел,— Я насчет твоих слов о нашей стране. В нюансах, конечно, прав, а по существу — гонишь ерунду. Земля везде одинаковая. На всякий плюс всегда и везде найдется минус. И люди везде одинаковые. Процент негодяев примерно один и тот же. Что у нас, что в Штатах. И им несладко приходилось, и нам хуже, чем теперь, на порядок. Конечно, можно сказать, что теперь не то время, цивилизация, Интернет, открытость. Правильно, но есть, Дима, такая штука, как маховик. Так вот наш маховик раскручен туда, куда раскручен. А к нему куча шестеренок с зубцами. И жернова. И вот они мелют и мелют. Но мелят не то. Тут ты прав. Только маховик просто так не остановить. Пальцы приходится в шестерни запихивать. Но и это не самое тяжелое.

— Мне и пальцев хватило,— пробурчал Дюков.— Я сам как палец. Я сам между шестеренками вот в этот конкретный момент! Ты это понимаешь?

— Понимаю,— кивнул Павел.— Но пойми и ты, что, когда маховик остановится, его тут же нужно будет раскручивать заново. В правильную сторону или неправильную — другой вопрос. Но вручную! А в остальном... В остальном у нас все, как везде. Кроме нюансов.

— Вот что я тебе тогда скажу, Шермер,— процедил сквозь зубы Дюков,— Нам очень не повезло с нюансами! Очень!

40

Влив в Дюкова почти целую бутылку водки и уверившись, что в ближайшую половину суток тот вряд ли выползет из номера, Павел сел за руль. Времени до встречи с тестем оставалось предостаточно — можно было и отдохнуть, и подумать. Вот только поехать было не к кому. Павел еще держал в голове адреса давних, теперь уже полузабытых подруг, приятелей по институту, нескольких клиентов, отношения с которыми стали почти дружескими, любителей автостарины, но случившееся с Василисой и ее дочкой окончательно отсекло даже возможность контактов с кем бы то ни было. Он казался себе носителем страшной инфекции, которая сеет вокруг смерть, взрывает и режет на части всех, к кому он прикоснется, и не трогает по какому-то недоразумению только его самого. Да и до Дюкова пока не добралась. И до Томки. «Паша! Я в беде!»

«Мы все в беде»,— подумал Павел и вздохнул: отставники, дремлющие у входа в гостиницу, никак не соответствовали представлениям о безопасности. Нет, неплохо было бы отдохнуть. В крайнем случае, нахлестаться водки, как Дюков, чтобы на лицо вернулась улыбка, а над головой сгустился туман. Хотя с таким же успехом можно было бы лечь на соседнюю с дюковской кровать, накрыть голову подушкой, чтобы не слышать раскатистого Димкиного храпа, и уснуть. Без снов и волнений: провалиться в черную пропасть, а утром выбраться из нее отдохнувшим и свежим. Так он и поступал раньше, когда усталость накапливалась до такой степени, что все тело начинало жалобно вибрировать, а перед глазами мелькали снежинки, как в телевизоре с плохой антенной. Так же хотелось поступить и теперь. Впрочем, без сна пока можно было обойтись. Другой вопрос, что постоянное напряжение требовало хотя бы небольшого расслабления.

Где теперь его везение? А было ли оно? Ну, если везение — это возможность много и тяжело трудиться, не думая о всякой кровососущей и бездельной мрази, тогда, конечно, было везение. Спасибо Жоре и его команде, если расстарались насчет его везения именно они. Кто его знает, может, будь такое же везение у всякого, кто готов трудиться хоть головой, хоть руками, а чаще всего и тем и другим одновременно, и родители Дюкова никуда бы не поехали — остались бы устраивать собственное счастье на родине. Зачем куда-то ехать? Страна была бы другой. Той же, но чуть-чуть другой. На малую толику. Ту самую, без которой жить тошно и дышать трудно. Тот же фальшивый дядя не раз говорил: оставьте людей в покое, даже помогать не надо, дайте им работать и чуть-чуть к ногтю возьмите всякую мерзость — страну не узнаете через десять лет!