Карантин - Страница 36

Человек в сером и в первое, и во второе появление говорил с ним именно на Томкином языке.

17

— Смотри-ка... — Павел пощелкал мышкой по открывшейся странице.— Тут написано, что твоих соплеменников и не осталось вовсе. Последний носитель лив- ского языка умер в две тысячи девятом году.

— Осталось еще с полтысячи,— Томка стояла у окна и разглядывала начинающуюся зиму.— Пусть даже все они не носители, а говорители-энтузиасты. Да и не стоит верить всем сетевым ресурсам подряд. К тому же не все люди склонны кричать о своих корнях. Я, конечно, далека от мысли, что ливский язык можно оживить так же, как евреи оживили иврит, но, если ему суждено исчезнуть, пусть это произойдет не на моих детях.

— Разве я против? — Павел прищурился, пробежался по ссылкам,— А тут много интересного. Так ты кто? Ливка или ливонка? Кстати. Многое становится ясным. Народ был весьма воинственным.

— Добавь моего папку,— усмехнулась Томка.— Он из уральских казаков. Тоже не подарок!

— А как твою маму занесло в Вильнюс? Она же, должно быть, из Латвии?

— Да,— кивнула Томка.— Из-под Риги, но училась в Вильнюсе, как и отец.

— И как она не побоялась к нему подойти? — спросил Павел.

— Он подошел... — Томка запнулась,— Тогда он был еще другим. Наверное, потому что не успел потерять ее. Ты не переписывай алфавит. Не пригодится. Учи язык на слух.

— Ладно,— отложил ручку Павел,— Тем более что почти все буквы тут с закорючками и крючками. На слух проще.

— Просто слушай меня и говори со мной.

Она присела напротив, положила руки ему на колени и повторила то же самое на ливском:

— Просто слушай меня и говори со мной.

И он повторил ее слова, стараясь совпасть в произношении, повторил несколько раз, пока они не осели в голове, не закрепились надежно и прочно. И тут же вспомнил уже выученное: «Извините, сейчас никого нет дома, но если вы оставите сообщение...»

Она остановила его движением ладони. Прошелестела несколько непонятных слов.

— Что ты сказала?

Томка повторила еще раз те же слова, а потом перевела:

— Куда бы ты ни собирался дойти, первым шагом будет тот, который ты сделал, когда учился ходить.

— Так я уже делаю успехи? — понял Павел.— Как думаешь, меня поймет эстонец или финн? Ведь их языки родственны?

— Давай сохраним это в тайне,— попросила Томка,— Не люблю праздного любопытства. Когда меня спрашивают, откуда я, что у меня за акцент, я говорю что-то неопределенное. Ну что я из Прибалтики. Что частично правда. Если уж донимают сильнее, называюсь эстонкой или финкой. Не хочу удивленных глаз и поднятых бровей.

— Конечно.— Павел привлек ее к себе.— Но когда я выучу язык, то буду хвастаться этим безудержно. Представляешь? Три языка! Русский, английский и ливский. Почти полиглот.

— А также бармаглот и обормот,— засмеялась Томка.

— Это ты на каком языке сейчас со мной говоришь? — с подозрением нахмурился Павел.

Они постоянно подшучивали друг над другом. Изобретали какие-то блюда, не особо интересуясь едой. Изредка смотрели какие-то фильмы, удивляясь схожести оценок. Даже читали книги, что вовсе ввело в ступор Дю- кова, когда тот обнаружил на заднем сиденье «импрезы» электронную читалку. Ходили в тир, в фехтовальный зал, где Томка, яростно сверкая глазами, наводила на приятелей Павла смешанный с восхищением ужас.

Вдвоем они облазили почти всю Москву. Павел пытался таскать Томку в театры, но она расплакалась на первом же не самом удачном спектакле и продолжать подобные походы отказалась, заявив, что слишком доверчива. По этой же причине были отвергнуты и кинотеатры, хотя домашние просмотры фильмов остались,— зато московские музеи оказались в тему. Для того чтобы рассмотреть того же врубелевского Демона, Томке потребовался не один день. И это при том, что большую часть картин она миновала, словно и не замечала их.

— Ты рассматриваешь глаза,— однажды понял Павел.

— Наверное... — Она не сразу услышала его,— Точнее, то, что идет из глаз.

— И что оттуда идет? — Он говорил негромко.— Я, правда, знаю много картин, угадываю авторов, но, в сущности, в живописи — чайник.

— У тебя море других достоинств,— так же негромко ответила Томка.— Кстати, вот такая простая вещь — чайник. Много ли ты найдешь натюрмортов, где сразу видно, что чайник полон воды, особенно если на нем нет капель влаги и из носика не идет пар? Таких картин нет. Или почти нет. Так и с глазами. Они должны быть полны. Или пусты. Но тогда уж пусты абсолютно, мертвы. Но самое сложное — показать, что они полны. Знаешь, мне кажется, что легко сделать, чтобы персонаж картины смотрел на тебя, но почти невозможно, чтобы он тебя видел.

— А он тебя видит? — пригляделся к Демону Павел.

— Безусловно,— прошептала Томка.— Пусть даже и не смотрит в мою сторону.

В тот же день Томка купила кисти, приготовила ка- кие-то краски и села у стола.

— Собираешься рисовать? — улыбнулся Павел, рассчитывая увидеть тот же затуманенный Томкин взор, который поразил его в Третьяковке.

— Издеваешься? — хмыкнула Томка,— Думаешь, что Всевышний настолько щедр, что наделил меня не только красотой, но и талантом? Не пытайся польстить, я даже повода тебе не дам. Нет. У меня другая идея.

Она приготовила большое блюдо, застелила его салфеткой, откупорила бутылку с черными японскими шариками для страйка, намешала какой-то состав в чашке и начала их один за другим методично раскрашивать.

— Три тысячи штук,— с интересом заметил Павел.

— Я терпеливая,— успокоила его Томка.

— Так я-то нет,— взъерошил волосы Павел.— И зачем это?